Чарльз Буковски - Отдайся радости без остатка
Перевод - Филипп Андреевич Хаустов
Если покой и любовь настанут,
отдайся им без остатка.
когда я был ещё молод,
я думал, что это наивная дурость,
ни черта не имел я, кроме
мозгов набекрень, отвратительного воспитания
и нечистой горячей крови.
я был круче гранитных гор
я на солнце смотрел в упор,
человеку я верить не мог,
что бы он не носил между ног.
я жил в адище маленькой комнаты,
я ломал и раздалбывал вещи,
чертыхаясь, ходил по осколкам.
я испытывал всё на прочность:
то в тюрьму меня упекали,
то из комнаты выселяли,
то вступал я в бойцовский клуб,
то вылетал из бойцовского клуба,
то в себя приходил,
то опять из себя выходил.
женщины мне годились
только поматросить и бросить,
а с мужчинами я вообще не дружил.
я менял города и работы,
ненавидел младенцев, историю,
газеты, музеи, старушек,
свадьбы, кино, пауков, мусорщиков,
британское произношение.
испанию, италию, францию,
орехи, оранжевый цвет.
математика дико бесила,
да и опера мозг выносила,
чарли чаплин был фальшивый насквозь,
а цветочки были для хлюпиков.
радость, покой и тишь
для меня тогда означали
низость, пригодную лишь
тем кто духом растерян и нищ.
но по мере того, как тянулись
мои драки, разборки, попойки,
мои приключения в койке,
сквозь самоубийственные года,
до меня начало доходить иногда,
что я на деле и сам ничем
не лучше других, а такой же.
все раздувались от ненависти,
соболезновали без конца,
у тех, с кем я ходил на разборки,
были каменные сердца.
каждый толкался, нудил, хитрил
и умел, не краснея, соврать,
чтоб хотя бы кусок оторвать
от малюсенького барыша.
ложь была нашим оружием,
пустота была нашей интригой,
темнота была нашим игом.
временами я стал острожно
позволять себе капельку радости.
я находил минуты покоя
в дешёвых маленьких комнатах,
просто пялясь на дверь гардероба
или слушая дождь в полумраке.
чем меньше мне было надо,
тем больше была моя радость.
может, другая жизнь
поизносила меня.
мне становилось неинтересно
ни опускать кого-нибудь в споре
ни заниматься по пьяни сексом
с бабой, чья жизнь превращается в горе.
я не умел принимать
жизнь, как она есть,
я не умел благодарно
заглатывать все её яды
но бывали такие миги –
волшебные и нечастые –
когда разрешались вопросы и просьбы.
я сформировался заново –
не знаю года, месяца,
числа и прочих подробностей,
но случился какой-то сдвиг,
что-то во мне расслабилось и смягчилось,
и стало можно уже не доказывать,
что я человек и мужик.
стало можно ничего не доказывать.
я стал подмечать различные вещи:
как чашки стоят на столе,
как собака идёт по обочине,
как мышь пробегает по шкафу
и вдруг замирает;
какое у мыши тело,
какие уши и нос.
мышь неподвижна застыла
на коротком отрезке жизни
сама собою охвачена
и глядела она на меня,
и глаза её были красивы,
а потом она убежала.
я начал чувствовать счастье,
и радость меня посещала
в самых плохих положениях,
которых бывало немало.
к примеру, сидит за столом начальник
и увольняет меня.
у меня слишком много прогулов,
а у него галстук, костюм
и на носу очки.
он говорит: «придётся
с вами прощаться».
«ничего страшного»,–
говорю я.
он должен делать, что должен.
у него жена, дом, дети,
он много денег истрачивает,
наверно, больше всего на любовницу.
жаль мне его,
он попался в ловушку.
я выхожу под яркое солнце
теперь, как ни крути, весь день
временно принадлежит мне.
(весь мир у всех поперёк горла,
все озлоблены, всех обсчитали,
всех обманули, ввергли в уныние,
все расстаются с иллюзиями).
я ценил каждый глоток покоя,
подбирал каждый осколок счастья.
я ценил ерунду вроде
лото, высоких каблуков,
женских грудей, песен, работы
(поймите меня правильно,
бывают и розовые очки,
в которых не замечаешь проблем
и упиваешься розовым цветом –
вот это уже нездоровый заслон).
горло снова бредило бритвой
я едва не выкручивал газ,
но когда возвращалась радость,
я не устраивал с ней разборок ,
как с одним из прежних противников,
а весь отдавался ей,
купался в её роскоши,
говорил: «с возвращением, милая».
я даже смотрелся в зеркало.
мне раньше казалось, что я урод,
а теперь я внезапно увидел: ну вот.
лицо почти симпатичное.
конечно, местами истрёпано,
обвислое, в шрамах, буграх, загогулинах,
но в целом не так уж плохо,
получше, чем у некоторых актёров
с лицами как младенческие попки.
и, наконец, я начал
по-настоящему ощущать других,
как прежде ещё не случалось.
к примеру совсем недавно,
точнее, сегодня утром
я, собираясь на скачки,
увидел, как жена лежит в постели
и какой формы у неё голова.
(не забывая и о столетиях,
где люди жили, живут,
умирали и умирают.
Моцарт мёртв, а его музыка
до сих пор живёт в нашей комнате,
сорняки растут, земля вертится,
тотализатор поджидает меня).
я увидел, какой формы
голова у моей жены.
она спала так спокойно.
сердце сжимается, если подумать,
что под простынями в ней дышит жизнь.
я поцеловал её в лоб,
спустился по лестнице,
вышел на улицу,
сел в свою замечательную машину,
выехал на дорогу,
и тепло пробежало от рук на руле
до ноги на педали газа.
я снова вошёл в мир,
съехал по склону холма,
мимо людных и опустелых домов.
увидев почтальона, я посигналил ему,
и он в ответ помахал мне.
______________________________________
Charles Bukowski
LET IT ENFOLD YOU
Either peace or happiness,
let it enfold you
when I was a young man
I felt these things were
dumb, unsophisticated.
I had bad blood, a twisted
mind, a precarious
upbringing.
I was hard as granite, I
leered at the
sun.
I trusted no man and
especially no
woman.
I was living a hell in
small rooms, I broke
things, smashed things,
walked through glass,
cursed.
I challenged everything,
was continually being
evicted, jailed, in and
out of fights, in and out
of my mind.
women were something
to screw and rail
at, I had no male
friends,
I changed jobs and
cities, I hated holidays,
babies, history,
newspapers, museums,
grandmothers,
marriage, movies,
spiders, garbagemen,
english accents,spain,
france,italy,walnuts and
the color
orange.
algebra angred me,
opera sickened me,
charlie chaplin was a
fake
and flowers were for
pansies.
peace and happiness to me
were signs of
inferiority,
tenants of the weak
and
addled
mind.
but as I went on with
my alley fights,
my suicidal years,
my passage through
any number of
women-it gradually
began to occur to
me
that I wasn't different
from the
others, I was the same,
they were all fulsome
with hatred,
glossed over with petty
grievances,
the men I fought in
alleys had hearts of stone.
everybody was nudging,
inching, cheating for
some insignificant
advantage,
the lie was the
weapon and the
plot was
empty,
darkness was the
dictator.
cautiously, I allowed
myself to feel good
at times.
I found moments of
peace in cheap
rooms
just staring at the
knobs of some
dresser
or listening to the
rain in the
dark.
the less I needed
the better I
felt.
maybe the other life had worn me
down.
I no longer found
glamour
in topping somebody
in conversation.
or in mounting the
body of some poor
drunken female
whose life had
slipped away into
sorrow.
I could never accept
life as it was,
i could never gobble
down all its
poisons
but there were parts,
tenuous magic parts
open for the
asking.
I re formulated
I don't know when,
date, time, all
that
but the change
occurred.
something in me
relaxed, smoothed
out.
i no longer had to
prove that I was a
man,
I didn't have to prove
anything.
I began to see things:
coffee cups lined up
behind a counter in a
cafe.
or a dog walking along
a sidewalk.
or the way the mouse
on my dresser top
stopped there
with its body,
its ears,
its nose,
it was fixed,
a bit of life
caught within itself
and its eyes looked
at me
and they were
beautiful.
then- it was
gone.
I began to feel good,
I began to feel good
in the worst situations
and there were plenty
of those.
like say, the boss
behind his desk,
he is going to have
to fire me.
I've missed too many
days.
he is dressed in a
suit, necktie, glasses,
he says, 'I am going
to have to let you go'
'it's all right' I tell
him.
He must do what he
must do, he has a
wife, a house, children,
expenses, most probably
a girlfriend.
I am sorry for him
he is caught.
I walk onto the blazing
sunshine.
the whole day is
mine
temporarily,
anyhow.
(the whole world is at the
throat of the world,
everybody feels angry,
short-changed, cheated,
everybody is despondent,
disillusioned)
I welcomed shots of
peace, tattered shards of
happiness.
I embraced that stuff
like the hottest number,
like high heels, breasts,
singing,the
works.
(don't get me wrong,
there is such a thing as cockeyed optimism
that overlooks all
basic problems just for
the sake of
itself-
this is a shield and a
sickness.)
The knife got near my
throat again,
I almost turned on the
gas
again
but when the good
moments arrived
again
I didn't fight them off
like an alley
adversary.
I let them take me,
I luxuriated in them,
I made them welcome
home.
I even looked into
the mirror
once having thought
myself to be
ugly,
I now liked what
I saw, almost
handsome, yes,
a bit ripped and
ragged,
scares, lumps,
odd turns,
but all in all,
not too bad,
almost handsome,
better at least than
some of those movie
star faces
like the cheeks of
a baby's
butt.
and finally I discovered
real feelings of
others,
unheralded,
like lately,
like this morning,
as I was leaving,
for the track,
i saw my wife in bed,
just the
shape of
her head there
(not forgetting
centuries of the living
and the dead and
the dying,
the pyramids,
Mozart dead
but his music still
there in the
room, weeds growing,
the earth turning,
the tote board waiting for
me)
I saw the shape of my
wife's head,
she so still,
I ached for her life,
just being there
under the
covers.
I kissed her in the
forehead,
got down the stairway,
got outside,
got into my marvelous
car,
fixed the seatbelt,
backed out the
drive.
feeling warm to
the fingertips,
down to my
foot on the gas
pedal,
I entered the world
once
more,
drove down the
hill
past the houses
full and empty
of
people,
I saw the mailman,
honked,
he waved
back
at me.